Леонид Леванович - Беседь течёт в океан[журнальный вариант]

— Да, я принимал, — ответил Петро и почувствовал, как лицо заливает жар, а сердце тревожно встрепенулось, как пойманная птица в клетке.

— Вы делали им замечания?

— Конечно, делал. Кое-что они учли. Но программа была уже готова.

— А сюжет о праздновании Коляд на Полесье вас не насторожил?

— У меня были сомнения. Я высказал их. Но меня убедили, что это давняя народная традиция. Сюжет оживил передачу.

— Ну, вот что… Теперь вам придется убедить в этом отдел пропаганды ЦК партии. Позвонили председателю. Сказали, что этот сюжет воспринимается как инструктаж для верующих. Это политическая близорукость. Что они там, в Бресте? Свихнулись? Ни хрена не разбираются. И вы… Короче, пишите объяснение. Завтра бумага должна быть у меня!

В трубке послышались гудки, короткие, резкие, противные. Петро смотрел на экран монитора, на студию, где, как в немом кино, двигались люди, а видел совсем другую картину.

В Брест Петро прилетел впервые. В аэропорту его встретили коллеги из местного телевидения, в гостинице хорошо поужинали, выпили по рюмке за встречу, за знакомство. А назавтра смотрели программу. Тогда каждая область готовила для Минска передачу — рапорт съезду партии. Брестскую программу открывал короткий видеофильм: Беловежская пуща, легендарная крепость, словно опоясанная голубыми лентами Буга и Мухавца, ухоженные поля местных колхозов — широкие и ровные, как стол. В фильм было вмонтировано выступление первого секретаря обкома партии.

Завершал программу концерт художественной самодеятельности. Был и сюжет о праздновании на Полесье Коляд. Петру сюжет понравился — живинка в довольно казенной программе, где было много трескотни о достижениях, о передовиках. А песни-колядки блеснули, как золотинка в сером песке. Концерт показался слабоватым, мало самобытных номеров. Об этом Петро деликатно сказал. Главный редактор студии вынужден был признать, что концерт не совсем удачный, но все уже смонтировано, времени для кардинальных перемен нет.

— Ну что ж, будем считать, что программа не хуже, чем в других областях, а в некоторых моментах даже лучше. — В чем конкретно, гость уточнять не стал, высказал мысль, что передача дает представление о Брестчине, о том, как люди работают и отдыхают.

Главный редактор повеселел, согласились с мнением гостя и представитель обкома, и симпатичная смуглянка из управления культуры.

— Есть предложение… Ну, по обычаю доброе дело надо замочить. Петр Захарович у нас первый раз. Я покажу ему крепость, Белую вежу. В два часа встретимся в пуще. В Каменюках. Там в ресторане пообедаем, продолжим обсуждение, — многозначительно улыбнулся главный редактор.

Все так и было. Осмотрели музей крепости. Экскурсовод, молоденькая, тоненькая выпускница местного пединститута, провела гостя по тихим залам музея. Очень впечатлила заснеженная Пуща. Громадные островерхие ели, разлапистые сосны, могучие дубы. А меж деревьев — гривастые зубры, ершистые дикие кабаны, в вольерах — олени, косули.

На дворе стоял мороз, потому особенно теплым, уютным, показался небольшой банкетный зал, стены его украшали оленьи шкуры, до блеска отполированные оленьи и лосиные рога. Длинный массивный стол, сверкающие лаком деревянные кресла. В вазе на столе дышала смолистым ароматом толстая ветка с еловыми шишками. В камине потрескивали, горели светлым пламенем осиновые поленья.

Конечно же, бросилась в глаза серебристая головка шампанского, оригинальной формы штоф «Беловежской». Были тосты за дружбу, за плодотворное сотрудничество. Закусывали колбасами из мяса дикого кабана, котлетами из лосятины, солеными грибами. Атмосфера стояла дружеская, теплая, сердечная.

На вокзале Петро целовался со всеми, кто провожал. В купе вагона хорошо выспался под мерный стук колес. Вернулся в Минск с чувством, что командировка удалась…

Это воспоминание мгновенно промелькнуло после звонка заместителя председателя, потребовавшего объяснительную записку. А что писать? Про котлеты из лосятины? За все в жизни приходится платить, тоскливо подумал Петро, глядя на чистый лист бумаги. С чего начать объяснительную?

Решил посоветоваться. Есть же люди более опытные. Взялся за телефон и через минуту услышал голос шефа редакции литературно-драматических программ Владимира Петровича Климчука. Высокий, плечистый, громкоголосый, он всегда смело отбивался, когда начинали критиковать передачи редакции.

— Петрович, нужен мудрый совет.

— На какую тему? Если о женщинах, то не по телефону. А за чаркой, так сказать, глаза в глаза. Что стряслось у тебя?

Петро Моховиков рассказал о своей беде. Коллега долго молчал, шумно дышал в трубку.

— Ну, вот что. Слушай меня внимательно. Первое, не переживай, за это с работы не снимают. Не ты передачу готовил и не твои подчиненные. А приемка — чистая формальность. Упирай на то, что не было времени перемонтировать. Но и ребят с областной студии не топи. Что-то возьми на себя, мол, первый раз принимал программу… Какая дурость! Наши предки из глубины веков… Издавна праздновали Коляды, а теперь не моги… И еще о записке. Пиши коротко, лишняя информация может обернуться против тебя. И вообще, любое объяснение на бумаге — это плохо. Написанное остается. Конечно, сочинить придется, но не торопись отдавать. Тяни до последнего.

Ты говоришь, голова болит. У меня тоже. Наверное, грипп подбирается. Мои архаровцы пишут передачу о театре. Вот гляжу по монитору. А то по чарке бы шандарахнули.

— Спасибо, дружище. Считай, что ты успокоил меня. А чарка будет!

Ни Петро, ни коллега-литератор не могли и подумать, что через десять лет Коляды-Рождество станут официальным всенародным праздником.

Домой Петро ехал в переполненном троллейбусе. То с одной стороны, то с другой слышался хриплый, простуженный кашель. Только бы не сел голос, тревожился Петро, тогда пропал. Он рассказал жене о своих неприятностях, о завтрашней записи передачи.

— Что-то не нравится мне цвет твоего лица. И глаза блестят. Может, температура? — Ева приложила ладонь к его лбу.

— Ничего, прорвемся, — он с благодарностью взял ладонь жены, нежно поцеловал.

Невольно мелькнуло в голове: какое счастье, что встретилась эта женщина! Если бы не пережил семейную драму, то, пожалуй, не смог бы оценить Еву. Не зря люди говорят: не познав горя, счастья не оценишь.

— Надо съесть пару зубчиков чеснока. Картошка варится. Сейчас подышишь. Это классная ингаляция, — заботливо суетилась Ева.

Она не любила, когда Петро выпивал даже одну рюмку водки, но на этот раз не возражала, и он позволил себе три — для профилактики.

Утром он проснулся бодрым, спал крепко, казалось, никакая хворь его не одолеет. Но пока добрался до студии, нос заложило, дышалось трудно.

Администратор передачи Юля, молоденькая ясноглазая девчушка, где-то отыскала краснозвездную коробочку вьетнамского бальзама. Петро помазал пазухи носа, потер переносицу. Уже в студии, сидя напротив собеседника — оба залитые морем света, — Петро поглядывал на себя на экране с тревогой. Волновался и ученый-аграрник. Они еще раз повторили основные тезисы, порядок вопросов уточнили.

— Главное, вы сильно не волнуйтесь. Это ж не прямой эфир. Если какой огрех, подчистим при монтаже, — успокаивал Петро гостя, а сам почувствовал, как гулко тахкает и его сердце в ожидании того момента, когда на табло вспыхнет: «Микрофон включен».

После записи передачи он обговорил с режиссером Лидой Якубовской, что можно сократить: надо уложиться в двадцать минут.

— Я неважно себя чувствую. На монтаже быть не смогу. Думаю, ты все сама сделаешь. Как передача? Не стыдно будет?

— Да нет, все по делу. Разговор толковый, проблемный. Монтаж несложный. Я все сделаю. Поезжай домой. Выпей аспирину и под одеяло. Да чаю с медком…

В грустных усталых глазах Лиды он увидел искреннее сочувствие, желание помочь. Лицо ее было бледное, болезненное.

— Ты тоже не болей. Крепись. Я всегда готов тебе помочь…

Дома Петро намазал горчицей ломоть хлеба, наверх положил нарезанный дольками лук, посыпал соль, перец и хлобыстнул полную чарку водки. Лег и сразу отключился. Спал часа три. Вставать не хотелось, ни читать, ни писать, ни смотреть телевизор не тянуло. Вечером позвонил своему заму Евгению Иосифовичу, поручил сходить завтра на планерку к шефу телевидения.

Весь следующий день Петро провел дома, лежал, читал и ждал звонка, — нет, не от своих подчиненных. Ему очень не хотелось услышать голосок секретаря заместителя председателя: «Петр Захарович, где ваша объяснительная записка? Шеф требует…»

Но секретарь не потревожила его, зато в конце дня позвонил Евгений, поинтересовался, как здоровье, рассказал, что было на заделе-планерке.

— Шеф метал икру, где твоя объяснительная? Ну, а завтра как? Может, сам пойдешь на задел к председателю?